Чтец снега

Крякнуло человечество. Крякнуло хрипло и надсадно. И грянул оркестр Апокалипсиса под руководством фиолетовых огняков и сестры их, вируса. Оглушительно и безжалостно. Наплевав на мелодичность, слушателей и всяческий такт. Всерьёз его никто не ждал, кроме параноиков и предсказателей конца света (но вот настал праздник и на их улице! Как, наверное, они обрадовались, как обрадовались!). И с этим ничего не поделать. Конец света происходит не так уж и часто. Обычно, если кому-то выпадает редчайшая возможность поучаствовать в Апокалипсисе, это случается лишь однажды и длится до самой смерти, которая, впрочем, тут как тут. Конец света категоричен и строг: никаких сторонних наблюдений, только непосредственное участие; никаких отдельно взятых материков, только планета целиком - это минимальный масштаб серьёзного Апокалипсиса.

А ничего не подозревающее человечество, между прочим, находилось на пике процветания. Уровень жизни поднялся как никогда высоко, а уровень преступности пал как никогда низко. Многие преступники, затаившись на дне, краснели от стыда и, сжимая кулаки, клялись небу в том, что всё это временно и скоро они дадут о себе знать, да так дадут, что города содрогнутся. Особенно они содрогнутся наиболее своими ценными частями, структурами и внутренностями наряду с их владельцами. Сюда следует отнести и такое понятие как власть, тоже являющаяся ценной собственностью.

Но клятвы оставались клятвами, как и положено клятвам. Совсем исчезнуть преступность не могла. Недовольные найдутся всегда. Даже если обеспечить самого капризного человека всеми его капризами, он раскулится, что ему незачем развиваться и не к чему стремиться. Всё есть, а интересов никаких. Пресытился. Жизнь пуста и всего лишь сон. И начнёт тогда человек с тоски устраивать всякие рискованные штуки, нарушать закон, покушаться на честь и жизнь… Преступность бы и сама рада исчезнуть, но человеку разумному так не хочется её отпускать. Тем более, для кого-то криминал единственное средство к существованию, а для кого-то единственное развлечение.

Итак, преступность скатилась в предутопический период. Она жила в... в общем, там, откуда мы все являемся на свет. В лоне. И совершала очченно редкие вылазки. Но хватит о преступности, бог с ней. Каким образом человечество пришло к этому, история длинная, фантастическая, и не о том речь. Перейдём к науке. 

Наука развивалась со скоростью наркомана, худеющего от героина. С ранних лет искушенные всевозможными развлекухами (высокий уровень жизни, бесплатная виртуальная реальность, дешёвые путешествия), некоторые граждане от скуки всё же начинали интересоваться чем-то дельным. И многие из этих некоторых с головой окунулись в омут науки, отчего та только выиграла. Это была добавка к прирождённым умникам. Свежие веяния, оригинальные идеи, своеобразное мышление. Качество разбалтывалось количеством. Одно от другого отщипывало кусочки и потихоньку переваривало, размышляя о том, чего бы эдакого из этих кусочков сварганить.

На ту пору наиболее успешных денежных воротил уже настолько воротило от денег, что даже собственная их жадность казалась им бессмысленной (Уточнение “денежных” необходимо; ассенизаторы тоже воротилы. Они воротят “ночное золото”). И у науки появилась целая кодла спонсоров, большинство из которых было так далеко от науки, что знало о ней лишь то, что она нуждается в финансировании. И давало деньги на что попало. Даже на исследования, выявляющие способность к чтению у макак и к сочинению музыки у свиней.

Процветая, человечество плодилось и размножалось как никогда. И как никогда теснило само себя. Строили подводные, подземные, надводные и надгородные города. И наднадгородные города тоже строили. А всё новые младенцы лезли со всех дыр.

Чем сильнее поджимает, тем быстрее прогрессируешь. В кратчайшие сроки обнаружили пригодные для жизни планеты и построили звездолёты. Детишки в очередной раз напрягли ленивых взрослых. Изначально правительства хотели законодательно ограничить рождаемость, но решили, что это будет огромный шаг в тёмное и жуткое прошлое, когда люди от добра добра не ждали и, соответственно, делать добро особого смысла не видели. А в официальных ограничениях тем более добра не видели.

Вот тут всё и началось. Вернее, закончилось. Человечество крякнуло. Хрипло и надсадно. Когда первая партия космонавтов, будущих героев, покорителей далёких звёзд, лучших из лучших, должна была вот-вот стартовать на первой дюжине звездолётов и зачать великую эпоху колонизации планет, человечество утратило контроль над единственной своей планетой. Да что там планета!.. Оно себя потеряло. Впрочем, терять себя ему как раз и не привыкать. Это его обычное состояние. Слишком уж много всякой всячины в человечестве намешано. И от того оно расползается, как содержание, лишённое формы.

А началось всё с града, в несколько недель выпавшего на территории едва ли не всех стран, причём независимо от погодных условий. Град выпал в Африке, выпал даже в Долине Смерти, где температура в 40-50 градусов по Цельсию естественна, как соль для повара. По техническим причинам град не смог выпасть в подводных городах. Впрочем, позже град научился нырять, но об этом позже.

Обильно посыпав равнины и леса, горы и пустыни, площади и дороги, крыши и мосты, град таять не торопился, а его ледяные ядра таинственно светились фиолетовым светом, пробивающимся сквозь льдисто-снежную толщу, похожую цветом на подмоченный сахар. Многие поспешили растащить такое вот природное чудо по домам, положили на тумбочки перед кроватями, на столы перед мониторами компьютеров, в морозильники перед продуктами, на подоконники перед улицей. Корифеи от науки и дилетанты от любопытства колотили по щебню небес молотками, опускали его в кислоты, обливали щелочами, варили, облучали, жарили, перчили, запекали в пирогах, а самые отчаянные, то бишь самые идиоты, глотали. Безрезультатно. Бело-матовые горошины с мутно-фиолетовым нутром обладали абсолютной неуязвимостью. А вот идиотов поубавилось. Идиотов всегда много. Всегда слишком много. Может, оттого и мрут они часто.

Обождав с пару недель, градины раздались в размерах, словно набухли от земного воздуха, затрещали, как кукурузные зёрна в микроволновке, и раскололись, выпустив из себя фиолетовые шарики размером с нут. Новорождённые светляки тут же сплотились в стаи от нескольких сотен до нескольких тысяч экземпляров и вплотную занялись людьми. Рой природного чуда настигал жертву и облеплял её в некое подобие солидольной густоты кокона. И человек исчезал.

Беда не приходит одна. Разразившаяся пандемия оказывала посильную помощь фиолету в истреблении человечества. Неизвестный вирус убивал людей по всему миру. Заражённый кашлял, страдал острой болью в желудке, задыхался, ощущал стеснение в лёгких, давление в висках, покрывался красными пятнами, терял память, ногти его чернели и размягчались. Заболевшие умирали в течение месяца. Отказывало сердце. По примерным подсчётам, из ста людей шестьдесят убивал вирус, двадцать поглощал фиолет. За девять месяцев, как фиолет вылупился из града, и восемь месяцев со дня регистрации первого случая заражения вирусом пурафрой (с искаж. лат. “сестра фиолета”), население Земли погибло на 82 процентов. СМИ, в том числе интернет и телевидение, постепенно пропадали из эфира. Продолжали работу редкой самоотверженности радиостанции и журналы, сумевшие адаптироваться к новым условиям и выходящие в виде листовок. Связь граждан с властями окончательно оборвалась. Светящиеся дети небесного щебня фиолетовыми стаями облетали улицы и устраивали засады в магазинах, переулках и подъездах.

 Среди множества теорий, объясняющих происходящее, особую популярность обрела теория атаки инопланетной расы, или иногалактической, если угодно. Действительно, человечество, наконец-то, созрело, расцвело, обнаружило пригодные для жизни планеты, создало звездолёты, как тут же подверглось массовому и весьма эффективному нападению. Был ещё один вопрос: огоньки - это оружие пришельцев или сами пришельцы? Совершенно очевидно, что бОльшую часть людей иногалактические захватчики истребляли вирусом, а кого-то похищали с помощью фиолета. Вполне вероятно, захватчики остро нуждались в рабах.

Успеху нападения агрессоров способствовали сами люди. Ведь именно они занесли в дома фиолет в неимоверных количествах, хотя правительства, военные и учёные настойчиво предупреждали граждан об опасности, которую мог представлять неестественно выглядящий град. Но высокий уровень жизни сыграл злую шутку. Люди стали безалаберны и настойчивость приняли за назойливость. Тут в них проснулись предки из тёмного и жуткого прошлого, не особо доверяющие правительствам, военным и учёным. Предков поддержали бесы противоречия и демоны анархии. Внести ведёрко ненормально выглядящих градин в дом - да что тут опасного?! Это же просто маленькие не тающие ледышки, светящиеся фиолетовым. Аномалия, чудо! Вот детишки порадуются. И детишки порадовались вместе со взрослыми.

Выжившие стали искать выход там, где никогда не стали бы искать, если бы не охватившее их отчаяние. Ведь нужно было пополнять запасы, скрываться от фиолета и обороняться от других людей. Да-да, от тех самых, составлявших когда-то преступность уровня предутопического периода, а теперь развивших её едва ли не до средневекового масштаба за счёт возросшего числа единоверцев.

Утопающий хватается за соломинку. Схватится и за кирпич, если бросить ему кирпич с криком: “Держи спасательный круууг!”. Кто-то искал спасательный круг в религии, кто-то не побрезговал и мифологией. Кого-то вдруг осеняло, где находится святой грааль, а кто-то отправлялся на поиски КоСоГоРа, абсолютного оружия или титановых шлёпанцев Нежного Рыцаря Сотни Яиц. Наиболее практичные учились убивать или отлавливать для изучения фиолет (безуспешно) и разрабатывали антипурафровую вакцину (ещё более безуспешно).

Один древний миф гласил, что в горах Чёрные сливки, где никогда не прекращается снегопад, в пещере, охраняемой монахами Чёрносливочного монастыря, живёт вечный чтец снега, который по летящим снежинкам читает историю человечества.

И, судя по всему, он добрался таки до последней главы.

47-летний Буц, бывший заведующий библиотекой мотострелковой дивизии, был угрюмым и одиноким человеком. Была ли его угрюмость причиной его одиночества или наоборот, он и сам не мог бы сказать. Возможно, дело было ещё в том, что Буц частенько задумывался о разных абстрактных штуках вроде смысла жизни, истины, идеалов, высоких моральных принципов и справедливости. В общем, о всём том, что обычно людей не интересует из-за своей безупречной непрактичности. Причина ещё могла быть в его слишком требовательном, слишком критическом отношении к людям. А этого людям уж точно не надо, особенно тем, кто никогда не задумывался о справедливости и высоких моральных принципах.

Казалось, жизнь абсолютно не интересовала Буца и он только выполнял необходимый минимум: поддерживал чистоту, делал зарядку, слушал музыку, смотрел документалки, читал книжки, гулял. Может, он слишком много думал о смысле жизни. С этим смыслом жизни всегда так: чем больше думаешь о нём, тем меньше его видишь.

Буц не понимал интересующихся политикой. На его взгляд, политика мало чем отличалась от сплетен, просто это были официальные сплетни. И как бы законы не менялись, на нём это как-то не отражалось. Ещё Буц не понимал людей, которые создавали семьи. Продолжение рода? А в чём смысл? В том, что дети вырастут и тоже заведут детей? Зачем нужна жена, когда есть подружка? Зачем нужны дети, если их нет? На эти вопросы Буц ответов не находил, а потому оставался холостяком.

Ему встречались пустые, как дырявые вёдра, люди, с которыми он моментально обрывал общение. Ему встречались частичные люди. С ними он общался лишь по крайней необходимости. Ещё ему очень и очень редко встречались люди, которых он всё-таки считал за людей.

К последней категории принадлежал Холс. 36 лет. Женат. Энтомолог. Сосед Буца по домам. Оба они жили в пригороде северославского мегаполиса Парапуз. Сперва Буцу понравилось в Холсе то, что тот сдерживает обещания. Никаких излишне эмоциональных: “Давай как-нибудь сходим на рыбалку, чувак!” на протяжении нескольких лет, и всё с одинаковыми интонациями. А как соглашаешься, так у приятеля тут же объявляются неотложные дела. Ничего подобного. Если Холс звал Буца на рыбалку, значит они действительно шли на рыбалку, забрасывали удочки, пили баночное пиво из сумки-холодильника и болтали о всякой всячине типа: “Допустим, мы мутировали, и у наших задниц появились языки, тонкие и чёрные. Нужны ли этим языкам вкусовые рецепторы? И главное, зачем нашим задницам тонкие и чёрные языки?”.

Обычно Холс задавал начало, а Буц поддерживал, если тема нравилась. Если не нравилась или хотелось о чём-то подумать, не поддерживал. Холс понимал это молчание и не обижался. И это тоже очень нравилось Буцу. Исключение составляли насекомые. Тут Холсу было начхать, молчит Буц или нет. О насекомых он говорил с упоением, знанием и эгоизмом человека, болтающего о любимом увлечении. К тому же Холс был искренним человеком и не привык сдерживать своих порывов. В особенности, увлекали энтомолога пухоедовые. Буц, хотел он этого или нет, узнал о клопах, вшах, блохах и прочих всю их подноготную. И тихо проникся к ним холодной ненавистью, хотя и до этого особо не восхищался. В отличие от Буца, ищущего смысл жизни, смысл жизни Холса забрали насекомые. Жену и детей учёный любил также сильно, как и насекомых. Впрочем, люби он насекомых чуточку больше, он бы наверняка женился на какой-нибудь тле. Общаясь с женой Холса, эрудированной художницей по металлу, обожавшей отливать насекомых, и их детьми, братом и сестрой 12-ти и 16-ти лет, неугомонными и любознательными натурами, Буц изредка жалел о своём холостицизме, чего с ним раньше не случалось. Но это было мимолётное, сырое сожаление, стадный рефлекс. Слишком уж приварился Буц к своему одиночеству.

Когда всё началось, Буц смотрел по телеку фильм о быте граждан Древнего Бима. Быт полностью соответствовал ожиданиям, времени и месту и, как обычно, был ни к чёрту. Эта характеристика объединяла быт простых людей всех времён и народов. После знакомства с Холсом Буц вычеркнул из телеменю фильмы о насекомых. Холс заменял их, как горная река заменяет ручей. С чрезмерной агрессией и напором. И у самых лучших есть свои недостатки, зачастую самые худшие.

Буц, узнавая всё новые и новые подробности о быте древних бимлян, вспоминал рыбалку на прошлых выходных. Говорили они с Холсом, помимо остального, о медузах, известных своим вялым образом жизни, словно существовали они абы как, спустя щупальца и усики, и даже самые крупные из них не могли плыть против течения. Холс тогда вообразил, что у медуз наверняка коллективное сознание, а в нём общий, вымышленный ими мир, в котором и проходит их настоящая жизнь. Этакий медузий мир-мечта. А здесь существует только их желеобразное тело, носитель сознания.

“Ведь я сам как медуза, - думал Буц, - только пустая. Нет у меня никакого мира-мечты. Вот у Холса есть насекомые и семья, а у меня? Кучи избитых вопросов без ответов - и больше ничего”. И совершив ментальный побег из комнаты от грустных мыслей, глянул в окно. Там раздавалось бодрое постукивание хора, очень мелкокаменистого хора.

Колотил град. Конец июля, жарит солнце, на небе ни облачка. И колотит град. Позабыв о никудышном быте древних бимлян, Буц вытаращился в окно. Да, ярко светит солнце, в пронзительно-синем небе ни облачка, и фиолетовый град. Фиолетовый. Буц нахмурился, стараясь разогнать иллюзию сплочением бровей. Но косматые сдвоенные войска разогнать иллюзию не смогли. Потому что никакой иллюзии не было.

Фиолетовые градинки с дробящим перестуком, приземлённой вариацией благовеста, бились об асфальт, лупили по корпусам машин и нервам их владельцев, избивали козырьки крылец, ступени, скамейки, выбивали в земле крохотные кратеры и мяли наивно-зелёную траву.

Очнувшись, Буц позвонил Холсу. Тот весь день провёл в лаборатории, стараясь заставить богомолов сигать через огненные кольца с помощью штуки под названием “Насекомный внушитель”. На эксперименты с ним институту выделил деньги с жиру взбесившийся, одержимый и полуграмотный физик-любитель богач, этот самый внушитель и выдумавший. Деньги распределил ректорат, и надо было их отмы… отрабатывать. Главным по экспериментам с “Насекомным внушителем” назначили Холса. Энтомологу предстоял никчёмный месяц бездарнейших опытов, заморачиваться которыми побрезговал бы и шестиклассник. Внушать насекомым что-либо без толку. Это как пытаться внушить орлу высшую математику или показывать шкафам кино о шкафах.

Холс воспринял слова Буца всерьёз. Шутки типа: "Гляди-ка, фиолетовый град!” явно не в его стиле. Слишком тупо. Это если бы премьер-министр безопасности во время начала гражданской войны, с серьёзным лицом, поведал в вечерних новостях о том, как он принимает душ и перекрывает пальцем отверстия в лейке. А потом бы заверил, что волноваться нечего, всё под контролем. Напор у воды хороший… если не забывать перекрывать пальцем половину отверстий в лейке.

Пурафра и фиолет истребили человечество на четыре пятых. Передав это сообщение, журналы и радиостанции окончательно вымерли вслед за сгинувшими властями, армией и полицией, а последними жителями в районе Холса и Буца, кажется, стали они сами. По крайне мере, прошла неделя, когда они видели кого-то ещё, да и те, устав ждать обещанной помощи, поехали в Мантию Ганти, где, по сообщениям последнего номера местного журнальчика “Слепые пятна”, похудевшего за полгода на полсотню страниц, располагался ближайший лагерь беженцев, один из расположенных в подводных городах. День езды.

Однако у Холса возник свой план дальнейших действий. И каким бы он ни казался иррациональным, энтомолог был полон решимости его осуществить, а Буц присоединиться к лучшему другу, ведь Холсу сейчас приходилось нелегко.

Как-то ночью, набив рюкзаки припасами, друзья сели в чёрный джип Буца “Зевс на измене” и отправились в Парапуз. В темноте горящий фиолет лучше замечался издали, что давало хорошее преимущество.

Буц прихватил армейский пистолет “Юность-23”, а Холс ключи от энтомологического института. На выезде из сектора частных домов, в глубине картофельного поля, маячило фиолетовым крупное скопление огняков, словно там шарахалась банда неприкаянных душ вырытой картошки, жаждущих мести. Заметив машину, порождения града внушительной стаей устремились к ней. Огняков с пару тысяч. Буц свернул с дороги и, рискуя порвать покрышки о камни или с размаху угодить в рытвину, погнал "Зевса" напрямик по полю.

Возвратившись на шоссе, джип разминулся с фиолетом на какую-то дюжину метров. Огняки поднажали и почти догнали машину. Буц выжал из “Зевса” всех лошадей, и фиолет понемногу начал отставать. В конце концов, огоньки застыли на дороге фосфоресцирующим облаком, превратились в едва видную кляксу и вовсе растворились в ночи.

Холс сглотнул, перевёл дыхание, вытащил из бардачка серый платок и вытер пот с лица, ставшего под цвет платку.

- Один их вид вызывает омерзение и ненависть, - пробормотал он.

И впервые заметил пистолет Буца, чернеющий в бардачке.

- Я и не знал, что у тебя есть пушка. С армии остался?

- Угу, - неохотно ответил Буц. - “Юность” стреляет без промаха.

Холс взглянул на профиль друга. Короткая стрижка, седые виски. Сгармошенный складками кожи лоб. Серые глаза, отливающие холодом. Поджатые губы, отдающие брезгливостью. Широкий подбородок, бронированный равнодушием. Лицо иноземного существа, явившегося из космоса и вынужденного жить среди людей.

- Приходилось убивать?

- Приходилось. Каждый день. Пивные бутылки, - осклабился Буц и стал похож на маньяка. “К моему великому сожалению!” - сверкнуло в его глазах по сатиру. 

- Не смешно, - буркнул Холс.

Три месяца назад фиолет, проникнув в дом, забрал его семью. После Буц обыскал все помещения и обнаружил трещину в подвальной стене, задвинутую старым диваном. Щель Буц замазал цементом.

Все три месяца Холс просидел в гостиной. С утра до вечера смотрел старые юмористические шоу. Почти не ел. Спал часто, часа по полтора, не вылезая из кресла. И молчал. Буц переселился к нему, побоявшись оставить друга без присмотра.

Только четыре дня назад Холс ожил, выключил телек, подошёл к Буцу и предложил проверить одну идейку, насквозь пропитанную безумием. Буц согласился, понимая, что Холсу надо чем-то занять мозги. И старательно делал вид, что у него никогда не было семьи, потому что сам Холс старательно делал вид, что у него никогда не было семьи.

- Твоя идея тоже не смешная, - буркнул Буц в тон Холсу, - однако, как видишь, я с тобой до конца.

- Предлагаешь пострелять по пивным бутылкам?

Буц хмыкнул.

- По сравнению с твоей идеей, в этой плещется разум. Пенистый. Тёмный и светлый. Вот где собака разума утоплена.

- Ты не веришь в чтеца снега?

- Год назад я бы не поверил и в фиолетовый град. А теперь готов считать себя медузой, изгнанной из коллективного разума.

- О Чёрносливочном монастыре и чтеце снега упомянуто в буклете для туристов.

- Так ты решил угнать вертолёт, выкрасть альпийские экзоскелеты у родного института, перелететь Пурпурные перья, преодолеть склоны Чёрных сливок, руководствуясь рекламным буклетом?! Да, источника надёжнее прям не сыскать.

- Я о чтеце снега знаю почти с самого детства. Прочитал о нём в каком-то сборнике мифов. В легенде говорится, что чтец снега - единственный, кто знает истинную историю человечества. На днях вспомнил о нём, порылся в файлах и наткнулся на этот вот буклет. Можно “взойти” по высеченным в скале ступеням и от горнолыжной базы добраться до монастыря. За пять тысяч лет монахи не пустили за ворота ни одного путника, однако “именно вам может повезти...”. И я подумал, а почему бы и не “взойти”, чёрт возьми? Когда нет соломинки, схватишься и за камень! Да, сказал я себе, иди к Буцу и обкрадывай родной институт. Правда того стоит! - Холс щёлкнул пальцами, но веселья в его глазах не было ни на йоту. - Как-то мы с Клаф и детьми хотели провести отпуск на Чёрносливочной горнолыжной базе, но в тот год у жены от заказов отбоя не было.

Буц уставился на уносящуюся под бампер тёмную ленту асфальта с неуловимо-синим искрящимся налётом, выхваченным светом фар.

Холс впервые упомянул о семье с тех пор, как огняки поглотили их.

- Иногда я жалею, что мы развелись, - небрежно бросил энтомолог. - Дочь могла бы и мне оставить.

Буц перевёл дыхание. Вот, значит, к чему привели три месяца молчания, беспорядочного сна и допотопных комедий. Иногда... Нетрудно вообразить, что в случае реального развода переживал бы Холс. Небрежностью бы тут и не пахло, но могло бы небрежно пахнуть суицидом. 

- Я вот думаю, - выровнял курс разговора Буц. - Может у монахов там плантация по выращиванию конопли. Я бы тоже никого не пускал на свою плантацию конопли. Не люблю, когда меня по телеку показывают.

- Знаешь, Буц, я когда прочитал в буклете “чтец снега”, в мозгу точно Большой Взрыв Конфетти расцвёл, аж голова закружилась. Существуй чтец в реальности, он мог бы помочь, может, дал бы какой-то дельный совет, как выкарабкаться из сложившейся ситуации. Он ведь знает человечество лучше самого человечества.

Буц молчал, раздумывая. Конечно, чтец снега - это идея фикс, скорлупа, в которой Холс спрятался от отчаяния и ужаса после потери семьи. А почему именно чтец снега? А потому что родом из детства. Чуть что, человек башкой в детство ныряет, как страус в песок. И иногда без этого никак. Либо в детство, либо в петлю. 

Холсу хотелось верить, а Буц в мифы, легенды и прочую бредятину никогда не верил. Странно. Одно дело читать фантастическую книгу, а другое, если кто-то утверждает подобное всерьёз. Такому проще рожу набить. Наверное, Холсова идея вызывает доверие потому, что сам Холс никогда не обманывал, никогда не нарушал обещаний, не врал даже в мелочах. Такому человеку хочется доверять, особенно если считаешь его другом... Так, только бы в себе не запутаться.

Вот и Парапуз. Пустые замусоренные улицы, брошенный транспорт. Бледно-жёлтый грузовик, врезавшийся в витрину ювелирного магазина и усыпавший осколками тротуар. Оптимисты, видать, грабили. Или обедневшие фараоны. Умирать, так в золоте и алмазах.

До института добирались с полчаса. И не встретили ни одного человека. А вот скопления фиолета блуждали по Парапузу, как огоньки по болоту. Насколько стаек увязались за джипом, но быстро отстали, будто было лень преследовать. Удача размером с мегаполис?

Припарковав “Зевса на измене”, Холс и Буц подошли к институту энтомологии, похожему на лежащую на земле трёхэтажную мягко-серую букву “Е” с тремя выпуклыми горбами воздухотруб на крыше.

Где-то там, среди горбов, прохлаждается вертолёт.

Холс прижал карту сотрудника к чёрному прямоугольнику магнитки и потянул ручку на себя. Дверь открылась. Холс с облегчением произнёс:

- Боялся, ректор заблокирует двери. Чрезвычайная ситуация всё же.

- Любой путь полон запертых дверей, - молвил Буц. - Будешь всякий раз так дёргаться, боюсь, когда-нибудь в лифте тебя хватит удар.

- Иди к чёрту, - равнодушно ответствовал Холс и переступил порог.

Вестибюль поражал непривычной пустотой и тишиной. Бледно-сиреневый паркет, белая стойка, бежевые стулья и красно-синий автомат с газировкой выглядели так, словно знать не знали о существовании человека и вполне себе обходились без него.

- Эй! - крикнул Холс. - Есть кто?

Буц снял “Юность” с предохранителя.

- Никого, - сказал он. - Никого, кто желал бы откликнуться.

Они направились в сторожку, где хранились ключи, и откуда раздался треснутый голос, пьяно навывающий:

- Мииняяя нихтоо нее уучииллл-ил-ик ихрааать наа хххиииитаааррре! Я сссам би-ил и щи-ипааал струнЫЫЫ! И би-ил, и щи-ипаал-аал!

Вой завершился короткой, хаотичной, но изумительной по своей грязной художественности бранью.

- Волейрот, институтский сторож, - представил певца Холс. - Он тоже борется с светлым и тёмным разумом... а также с красным и белым разумом... с сорокоградусным разумом тоже борется. С чем он только не борется.

- Особенно он борется со своей трезвостью, - усугубил Буц. - Бедная трезвость сбежала от него навсегда. Никто в трезвом уме не выдержит такого пения. Это самобичевание какое-то.

- Он штатный алкоголик института. Мы его так называем.

- И он великолепно справляется! Я бы ему премию выписал. И голосовые связки вырезал, иначе любое попадание в ноту придётся отмечать как национальный праздник.

По спёртому воздуху сторожки можно было легко и быстро добраться до вентиляционного отверстия под потолком, едва видного сквозь залежи сигаретного дыма. Перегарная вонь способствовала этому с беспощадностью плети. За стареньким столом, в ободранном серо-зелёном кресле с яркими пурпурными заплатками сидел старик Волейрот с весьма противоречивым выражением лица, таким, кисло-воинственным. Причём воинственность заняла брови и осела в глазах, а кислота скопилась, в основном, на опущенных кончиках губ и в сморщенности шишковидного подбородка. Складывалось впечатление, что сторож был одержим острым, хроническим желанием завоевать мир, но и близко не представлял, с чего начинаются подобные мероприятия.

Вызывающие седые лохмы по краям лысины создавали некое подобие волосяной короны с кривыми зубьями. Ещё более седая щетина находилась на промежуточной стадии к бородке “зависть козла”.

На запятнанной красной жидкостью столешнице красовалась открытая коробка вина с нарисованной гроздью синего винограда на фоне уходящего за горизонт бледного, похожего на выцветший саквояж солнца с трапециевидными лучами. Несколько опустошённых сестёр-близняшек коробки валялись в углу на изумительно загаженном плевками, окурками и пеплом розовом полу.

За головой сторожа на стене висела картина, где пастух смотрел на стадо баранов и неизвестно чему улыбался. Наверное, когда столько времени проводишь в одиночестве, даже унылые бараны кажутся смешными.

При виде нежданных гостей Волейорт заткнулся и выкатил мутно-пьяные глазёнки, отдающие, по примеру щетины, тем же козлом.

- А, вырнулись, учяные этимилоги… А вас, учяных-разучяных, разве не прадуждали, что вхыдить в стырожку без письмянаго разврявщения описьно тля жапзни? Особно ысли стырож выружён и пин? Хее-хее.

Дополнительно и без того язвительное и лениво-протяжное “хее-хее” выразилось появлением в руке пьяницы короткоствольного ружья модели “С нами бог!”. До этого драматичного момента руку с ружьём дальновидный старик держал на полке под столовой крышкой, видимо, надеясь тем самым произвести эффект. Эффект он произвёл. Буц, находившийся за Холсом, слегка сменил положение и в нужный момент приготовился толчком в спину бросить Холса на пол и выстрелить в старика. "Юность" обычно побеждает старость. По поводу противостояния вооружённых сторожей и безоружных энтомологов Буц ничего не знал. Зато понимал, что в “нужный момент”, скорее всего, будет поздно.

Холс застыл на месте.

- Ты чего, Волейрот? - выдавил учяный этимилог дрогнувшим голосом. - Это же я, Холс.

- Эта жаты, Холмс! - передразнил Волейрот. - Ты вот саишь чачас пердо мной и дамаешь, я тапой. Рыза у мяня нет высушеного обрезозания, я тапой. Аз я яботаю стырожем, а не рузглидываю в мракоскопы старакашечье дермоишько, зачат я тапой. А я не тапой.

Волейрот, упёршись руками в стол и прижав к столешнице ствол, медленно поднялся и взревел, попутно заплёвывая губы:

- Ды я такыго наедался, чехо вам в вашы мракоскопы не наедать! Как прыжало, так распышились тараханами, а вереди всех рыхтор, как стырая хрымая обызъяна, паскакал! Паскакун! Хыы-хыы-хыы!

И сторож мелко затрясся телом, в том числе и пальцем, находящимся между спусковым крючком и скобой ружья, направленного на Холса.

- У всех свои трудности. - Холс старался успокоить разбушевавшегося Волейрота дрожащим голосом. Таким же спокойствием одаривает быка дразнящий его матадор. - Между прочим, это я упросил ректора оставить за тобой место, когда он хотел уволить тебя.

- Та латна! - сардонически расхохотался старик. - Я не трыждаюсь в тваей жалкости, санок! Вы, ымники, вачно сатрите на тахих хах я с васуха. Ящё бы! Вы зызаняты прапалезным дрылом, а я хыхой-то стырож. Тока вы тю-тю, а я водтт сдесссся, мать твою. Вы крысы, а я кэпутан!

- Никто и не думал тебя унижать и жалеть. Я же всегда с тобой здоровался, Волейрот, и спрашивал, как дела, - напомнил Холс. От волнения энтомолог сместился на несколько сантиметров. Буц сжал губы. Теперь Холс загораживал старого пьяницу, закрыв прогалину между собой и дверным косяком.

Волейрот уставился на энтимилога, проворачивая в своём плешивом черепке анализатор происходящего, в шарикоподшипники которого вместо масла налили вино. Хлопьями посыпалась ржавчина.

- Да пышол ты! - рявкнул он, подводя незамысловатые итоги разговора.

И пальнул из своего обреза “С нами бог!”, осыпав себя и стол штукатурной пылью, так как пальнул он в потолок. Буц и Холс наряду с потолком ожидали этого меньше всего. При первом поползновении дула (даже при первых признаках первого признака первого поползновения дула) бывший библиотекарь благодаря своей молниеносной реакции толкнул Холса промеж лопаток и поверх вытянувшейся учёной спины выстрелил в Волейрота. Холс благополучно шмякнулся на пол, а сторож с воем благополучно плюхнулся в кресло, отчего остался жив. Серо-зелёное кресло незамедлительно затрещало и разъехалось. Волейрот грохнулся на пол. Пуля “Юности” пролетела в нескольких миллиметрах от его лысины, срезав клочок не понравившихся ей волосин и метко угодив нарисованному пастуху в глаз. По призванию эта пуля была критиком. Впрочем, как и все пули. А вот нарисованному пастуху повезло. Будь он живым, его улыбку бы слегка покривило. А так улыбается и улыбается, что ты будешь делать.

Сторож валялся на обломках кресла, как на обломках мироздания, и содрогался в рыданиях света, переживающего апокалипсис. По его заросшим щекам, накалываясь на щетину и застревая в ней, пробирались слёзы, похожие на детей, заблудившихся в лесу.

- Старый кретин! - Буц сплюнул на грязно-розовый пол караулки. 

Взял ружьё “С нами бог!” и осмотрел. Зарядник пуст, но Буц прихватил его с собой. В карманах Волейрота могла обитать целая свора яйцеголовых латунных критиков со свинцовым сердцем.

Холс открыл пластиковую крышку стенда, прикрученного к стене. Извлечь нужные ключи у энтомолога получилось не сразу. Руки сильно тряслись.

- Отставте мене, учяные, отставте! - глухо надрывался сжавшийся на развалинах кресла, как на льдине, Волейрот, зарывшись лицом в ладони. - Отставте же мене!

Буц (не без раздумий) и Холс (не без облегчения) выполнили просьбу старика. Перед тем как покинуть сторожку, Буц бросил через плечо:

- Ружьё заберёшь на чердаке.

- Может на обратном пути его прихватим? - предложил Холс. - Я о Волейроте. 

- Может и прихватим.

К счастью, на складе вооружённых и пьяных в стельку сторожей не водилось. Зато водились коробки с канцелярскими принадлежностями, запасное оборудование, упаковки с пищей для насекомых, ёмкости для жития-бытия insecta, сборные лабиринты, с десяток новеньких системных блоков и ящик с глиняными пингвинами, обложенными сеном. Также встречались различные упаковки с очень необычными надписями: “Ежовые рукавицы”, “Жевательная резинка для энтомологов”, “Сверхтонкие надувные мухи в натуральную величину (12000 экз.)”.

Пришлось изрядно попотеть, чтобы среди всего этого складского изобилия отыскать альпийские экзоскелеты, заглядывая в укромные уголки и отодвигая далеко не укромную утварь. Альпийские экзоскелеты, вертолёт и ещё кучу барахла подарили институту взбалмошные благодетели. В том числе, и ящик с глиняными пингвинами. Дарили лично. Дарили по почте. Как, скорее всего, и ящик с глиняными пингвинами. Да кому, чёрт возьми, дались эти глиняные пингвины?! Они уже лет десять в полном составе пылились на складе. И они заслужили этот покой! Выгляди морды настоящих пингвинов столь же кошмарно, как застывшие морды глиняных пингвинов, нарисованные очень неумелой рукой, и так же светись в темноте, белые медведи от страха вместе со своими берлогами переехали бы в Барабию. Уж лучше жить с барабами, чем с такими выродками.

Чердачная дверь особо не выкобенивалась. Вертолёт по-прежнему не изменял крыше и стоял на шестиугольной жёлтой платформе как на пьедестале, в сотне метров от выхода с чердака. Холс шагнул было к нему, но Буц втащил его за шкирку назад и ткнул пальцем правее вертолёта, на купающиеся в лунном свете серые толстые трубы вентиляции, спаренные попарно. Периметр труб, заботливо подсвечивая воздух вокруг себя фиолетовым, патрулировало небольшое скопление огняков. Дети небесного щебня перемещались неравномерными рывками, напоминающими движения головастиков. Буц попытался выявить закономерность в их манере передвижения, но, похоже, фиолет менял скорость, не придерживаясь какого-либо распорядка. А до вертолёта пролегало откровенно ничем не прикрытое пространство. Трубы, конечно, широкие...

- Слушай, - прошептал Буц, - когда фиолет замедлится и при этом скроется за трубой, у нас 15 секунд добраться до вертолёта. Надо поймать момент. И… хотя бы на 15 секунд забудь про свой страх перед светляками. Может быть, это самые важные 15 секунд в нашем путешествии.

Холс кивнул. В лунном свете его лицо выглядело мертвенно-бледным.

Перебежка перебежалась отлично. Буц схоронился за каплевидным силуэтом вертолёта. Позади тяжело дышал Холс. Спринт на сотню метров, а энтомолог уже задыхается. Скорее, от адреналина, чем от усталости.

Буц достал ключи, отпер красно-белую, замызганную дверцу, юркнул в кабину и, совершив превосходный бросок задом, расположился в кресле пилота. Холс устроился рядом и уже собрался с размаху хлопнуть дверью, но Буц придержал учёного за руку.

- Потише, потише, фиолетовые коты на крыше.

Холс сглотнул и тихонько прикрыл дверцу. Его лоб покрывала испарина.

- Ну-с, - пробормотал Буц, осматривая приборную доску, и весело спросил: - Тыкать-то куда?

Холс ошалело уставился на него.

- Ты же сказал, что умеешь управлять вертолётом! - отчаянно прошипел энтомолог на всю кабину. Кажется, шёпот отдался даже в хвосте.

На миг Буцу показалось, что в салоне ползают змеи, поющие хором.

- Да шучу я, шучу, расслабься, - осклабился он, краем глаза следя за плывущими вдоль труб огняками. - Удивительно, как вообще его не угнали.

- Идиот, - пробормотал Холс.

- Знал бы ты, что я вытворял будучи заведующим библиотекой…

- Угонял книги?

Буц сунул ключ в прорезь панельной доски и повернул. Жёлтыми дужками, синими линиями и зелёными цифрами вспыхнули контуры приборов. Красный цвет решил пока не вспыхивать. А что, подумал красный цвет, я могу и во время полёта вспыхнуть.

- И бак полный, и масло в норме! - тихонько порадовался Буц. - Как минимум на три часа лёту. Сколько там до Чёрных сливок?

- Почти час, - напомнил Холс. - Это если на катере.

- Отлично, отлично... - Лицо Буца непривычно оживилось. В этом помогли разноцветные огни приборов. Ожившее лицо Буца не стало красивее, оно стало индеистей. - Здесь щёлкнуть, это утопить...

И ведь сработало! Вертолёт загудел, как шмель, разбуженный весной, лопасти завертелись, меся воздушную отбивную, и восставшая после пятилетнего застоя стальная стрекоза медленно, тяжело, неуверенно, но оторвалась от жёлтого шестиугольника. Между крышей и вертолётом нарастала пустота.

Холс, напоследок глянув на институт, увидел выбегающего из чердака Волейрота, с ружьём и неизменной коробкой вина. Сторож рванул к набирающему высоту вертолёту, что-то крича и размахивая обрезом и коробкой.

Вентиляционные трубы тут же перестали интересовать стайку фиолетовых светляков. С их точки зрения Волейрот был куда интереснее труб. Дети небесного щебня устремилась к злосчастному сторожу.

Холс подавал старику отчаянные знаки и корчил страшные рожи за плексигласом дверного окошка. Заметив его усилия или, скорее, почувствовав неладное, Волейрот обернулся, от неожиданности подпрыгнул и запустил в стремительно приближающееся к нему облачко огней вином. Пачка пролетела сквозь скопление фиолета и дохлой рыбой шлёпнулась на асфальт. Фиолет, проигнорировав спиртное, хода не сбавил.

Пока сторож мешкался, подлетевшие градастики отрезали единственный путь к отступлению, заняв линию, соединяющую его и чердачную дверь. Волейрот вскинул руки, будто сдаваясь в плен. Теперь он стоял спиной к маневрировавшему вертолёту. И тут произошло нечто совсем уж необъяснимое. Фиолет подплыл к сторожу, и стайка, словно в раздумьях, замерла в полуметре от него. Огняки и старик как бы вперились друг в дружку взглядами. Тёмный силуэт Волейрота ненавязчиво отсекало от ночи фиолетовое свечение. В воздухе будто повис вопрос: Собственно, а что дальше? Ответив для себя на этот вопрос (А ничего!), дети небесного щебня дали задний ход и поплыли обратно к трубе. Вновь закутанный в сумрак ночи Волейрот опустил руки, затопал ногами и сделал то, что Холс тоже лицезрел впервые. Старый алкаш кинулся вдогонку фиолету! Рехнувшийся старик преследовал светляков!

- Буц! Надо вернуться за Волейротом и спасти его! Он сейчас на крыше!

- Сидел бы в своей конуре и дальше! - заорал Буц. - Крохотный мирок сторожки как раз по его мозгам, с ним бы он точно справился!

- Он… он догоняет фиолет!

- И как, по-твоему, можно спасти того, кто гонится за собственной смертью, а, учяный ты энтимилог?!

А Волейрот продолжал погоню за огняками, которые, отстраняясь от него, перелетели через край крыши и зависли над пропастью. Старик, не сбавляя скорости, перепрыгнул ограждение и сиганул с крыши в эту самую пропасть уличного мрака, в момент поглотившую его падающую фигуру. Холс зажмурил глаза и отвернулся.

- Волейрот прыгнул с крыши.

- Не слышу!

- Волейрот прыгнул с крыши!!

- Вот чокнутый старикашка... Погоди, Волейрот бежал за фиолетом?!

Холс рассказал об увиденном.

- Может, он с ними выпить хотел?.. Три этажа, - констатировал Буц, - шанс остаться в живых есть даже у такого неудачника как он.

- Надо бы вернуться за ним.

- На крыше светляки, и вон фиолет, и вон, и вон, внизу, видишь, на соседних крышах плавает? По улицам пятна светятся. И некоторые из них направляются в нашу сторону... Я видел, там кусты растут, могут смягчить падение. Ну глаза себе выколет... А зачем ему глаза, если он, допустим, шею свернёт... Собственно, а почему неудачник? Расскажи об этом ненормальном.

- Говорят, в молодости он по пьяни зарезал отца. Отсидел 25 лет. После работал грузчиком, люковым, пока не устроился у нас сторожем. Насчёт родных и друзей - не знаю, но малый он мрачноватый. Судя по хроническому перегару увлекается алкоголизмом. Держат… из жалости. Давно бы уволили, если бы не я, да ещё несколько ребят. 

- Не понимаю я такой жалости, - пробурчал Буц.

- Да, убил отца, так когда? Наказание понёс. Теперь человека всю жизнь презирать?

- Ему на себя плевать, вот я о чём, Холс. Таких не стоит жалеть.

- Поступай все, как ты сейчас говоришь, Буц, человечество вымерло бы на 80 процентов само по себе, без помощи огняков и их сестрёнки-вируса.

- Сколько пустых людей, а? - поддел Буц.

- Не каждому повезло найти себя и своё дело. Не каждый умеет держаться на плаву, как ты, несмотря на тотальное одиночество.

- Знаешь, я даже как-то рад, что человечество на волоске от вымирания. Никогда не любил людей.

- Ну так застрелился бы.

- Застрелился бы, да только кто стреляется из "Юности"? - Буц потёр подбородок. - Не могли же пришельцы побрезговать пьянчужкой в качестве раба? Почему не забрали его?

- Не знаю. Впервые наблюдаю такой казус.

Буц поймал себя на мысли, что рассуждает так, словно уверен, что огоньки забирают людей в рабство. А ведь это всего лишь самая популярная теория, потому что самая простая и понятная. Тут, наверное, люди по себе судят. Кто бы из нас не отказался от парочки рабов, желательно на самообеспечении, и чтобы на ночь их можно было складывать в тумбочку.

По сути, это лишь трёп СМИ, которым всем уши прожужжали. Никем не доказанная теория. Нарочно, поди, и теорией прозвали, чтобы звучало внушительней. Надо ведь выдумать общего врага, как можно более реалистичного. Интересно получается, раз понадобилась отвлекающая мишень, нет ли здесь вины, предположим, ряда правительств? Хм… Если это так, кто-то заварил крутую кашу, которой подавилось всё человечество. Ну и самих пришельцев не стоит снимать с повестки. Может, и правда, истина где-то рядом. Я, дурак, всю жизнь её ищу, а она рядом, тварь такая.

- Ладно, позже выясним. Сейчас к Чёрным сливкам, монастырю и твоему чтецу снега.

Пролетая над окраиной, пестреющей ныне опустевшими многоэтажками, похожими на чёрно-рыжие грибы со сбитыми шляпками, они покидали Парапуз. Во всём когда-то двухмиллионном мегаполисе им встретился лишь пьяный сторож института. Да и тот с крыши сбросился. Будто от всего человечества остались одни разрозненные клочья, из которых ничего уже не соткать и ничем не скрепить. Неужели всё настолько плохо? Они провели без интернета и -теле- и радиовещания полгода. Последние выпуски газет-листовок могли передать устаревшие новости. Откуда бы редакциям брать точную и свежую информацию? К тому же, многие самостоятельно отправились или их вывезли в лагеря беженцев. А вот ему пришлось присматривать за Холсом. И выбора у него не было. Вообще, всё так устроено, что у человека нет выбора, перед каким выбором ему становиться.

Разглядывая панораму Пурпурных перьев в свежем золоте проснувшегося солнца, Холс заметил под зеленовато-синей толщей воды, испещренной мечущимися тенями от волн, нечто феерически огромное, длиной, наверное, в дюжину винно-красных 150-тонных китов (в общем, около 400 метров), и в ширину тоже с дюжину винно-красных китов (в общем, около 120 метров). И этот гигантский объект испускал едва различимое фиолетовое свечение, сгущавшееся к краям, будто бы имел сглаженные углы или, предположительно, форму шара.

- Глянь, глянь, Буц! - едва не заикаясь от волнения, воскликнул Холс, тыча пальцем в боковое окошко.

- Что там? - Буц перегнулся через колени энтомолога, но не смог ничего увидеть.

Видение растаяло, будто гигантская стая огняков скрылась в глубине.

- Или померещилось, - неуверенно проговорил Холс, не спуская глаз с поверхности моря. - Почудилось, что под водой целая туча, тысяч на сто, фиолета, если не больше!.. А теперь всё пропало.

- Если не почудилось, действительно всё пропало. Где-то здесь подводный город Митуш, а в нём один из центров для приёма беженцев.

Холс не ответил, осознавая масштаб увиденной картины. Подводные города считаются бастионами, неприступными для огняков и вируса, благодаря своей изолированности и пятиступенчатому отбору желающих попасть внутрь. При малейших признаках пурафры человека возвращали на сушу, даже если приходилось разделять семьи. Никаких исключений, никакого блата. Люди наконец-то поняли, что последствия важней панибратства. Если фиолет, и правда, сплотившись в циклопических размеров стаю и научившись плавать, решил освоить водное пространство, что ему мешает, например, научиться проходить сквозь стены? Может, огняки понемногу адаптируются к нашей реальности, понемногу активизируют все свои возможности.

Холса будто вырвали из мешка иллюзий и в самую гущу реальности бросили. Да какой там чтец снега, что за ахинея?! Энтомолог покосился на Буца с его извечно невозмутимой физиономией и залился краской. Буц-то какого рожна с ним попёрся?! Ясно же, плевать ему на чтеца снега, не верит он в эту глупость. Слишком уж Буц, скажем так, реалистичен, он плоть от плоти реальности. Может даже гораздо реалистичней многих, поэтому и нелюдим. А может потому, что плевать ему на всё человечество, в которое он тоже не верит. В эту минуту слабости Холс ощутил себя рядом с Буцем полным кретином, идиотом, замечтавшимся мальчишком, не нюхавшим толком жизнь. Это Буцу впору воспитывать детей, а не ему. Тем не менее, мальчишке 36 лет, у мальчишки жена и двое детей… были.

Стоп. Они есть, просто живут не с ним. Холс едва сдержался от того, чтобы не заорать Буцу: “Поворачивай вертолёт, летим к моей семье, тупая скотина!”. Но что-то удержало его, что-то тонкое, как перепонка, прочное, как алмаз, и непроницаемое, как мгла. Тогда после чтеца в срочном порядке ехать к жене и детям! Как они там? Укрылись ли в лагере беженцев? Вся эта лабуда происходит девять месяцев, почти год, а он даже ни разу не вспомнил о них! Что же это такое с ним творится?! Какой-то кошмар! Ничего не понятно… Или он всё ещё в паутине своих иллюзий?! Так и рехнуться недолго. В голове творился какой-то хаос, что-то от чего-то откололось, а соединяться обратно никак не хотелось, только с тупым лязганьем билось всегда неподходящими краями.

Мысли о семье растекались расплавленным воском. Холс потряс головой и потрогал резко посвинцовевший лоб. Не пурафра ли?

- Всё норм? - вдруг спросил Буц.

- Э… да. - Холс показал кулак с поднятым большим пальцем. - Да. Всё… всё отлично.

А сам тщетно силился понять, как так получилось, что все девять месяцев он ни разу не вспомнил о жене и детях?! Но именно в этом направлении упорно не хотелось думать, мысли спотыкались, расползались и расклеивались. Свинец со лба разлился по всей голове. Череп заполняла ватная пустота.

- Слушай, как там...

Холс оказался не в состоянии даже оформить свой вопрос в слова. Думать совсем не получалось. Будто головой о тюфяки колотился. В самую пору плакать от злости, но вместо того и другого изнуряющее, отупляющее опустошение, в которое он погружался всё глубже и глубже. Как огняки на морское дно.

“НЕ СПРАШИВАЙ!!! НЕ СПРАШИВАЙ!!! ИНАЧЕ ВСЁ ПРОПАЛО!!!” - мозг судорожно бился в костной коробке, надрываясь в тошнотворных воплях, едва не выворачиваясь наизнанку.

- Что? - Буц настороженно посмотрел на Холса.

- Нет, - Холс окончательно обмяк в сиденье и отвернулся. - Ничего. В голове сплошной бардак от недосыпания.

После недолгого молчания Буц сказал:

- Как-то я смотрел фильм о неком городке Лобиус.

- Это же… - Холс напряг память. - Твой родной город?

- Ну да, он. Фильм о том, как местные власти сносят здания исторического значения. Некоторым домам по 700 лет. А на их месте хотят построить здания для разного бизнеса. Так вот, в фильме снялся местный журналист. Я с ним общался, пока жил в Лобиусе. Знаешь, очочки, в меру злобный взгляд, в меру отвратительное лицо. Напористый такой, неплохой мужик, по-своему умный, но гнида. Людей ни во что не ставит. В фильме он входит в комнату уверенным быстрым шагом, деловито садится за стол, ноутбук кладёт перед собой, поднимает крышку-монитор, пальцы зависают в сантиметре над клавиатурой, и журналист этот начинает пристально вглядываться в экран. Знаешь, выглядит достаточно круто, прям, глаз не оторвать. А потом понимаешь, фокус-то весь в динамике, а на деле сплошная показуха какой-то деятельности.

- А… - сказал Холс и усмехнулся. Голос звучал устало, но сам энтомолог чувствовал, что нужно немного растормошиться. - Надо было заснять журналиста на холме, в кустах, рядом с администрацией. С биноклем и снайперкой. Движуха началась бы...

- Эти подонки памятники старины рушат. А это история, вот в чём дело. 

- Постояли семьсот лет да и будет. Устаревшее сносится, нужное строится.

- Эти ублюдки строят и сносят ради не общей, а своей выгоды, - мрачно произнёс Буц.

- Историей вершит выгода. И не общая, а чья-то. Сносили бы исторические памятники ради твоей выгоды, ты бы и слова не пикнул. Ну не ты бы, так большинство заткнулись бы в тряпочку. Только такими идиотами, как я, вершит бескорыстная любовь к своему делу. Не будь выгоды, мы бы до сих пор поклонялись молниям и звёздам, а к чтецу снега плыли бы на плоту из деревьев.

- А что же любовь? Впрочем, какая теперь разница. Человечество одной ногой в бездне… Дело житейское.

- Есть разница, - Холс выпрямился и поддался вперёд. На горизонте проглянули белеющие пики Чёрных сливок. - Иначе мы бы не летели к чтецу, в которого ты не веришь.

- А ты сам-то веришь в него?

- Не знаю, - честно сказал Холс. - Но попробовать нужно. В этом я уверен на миллион.

В Чёрных сливках никогда не прекращался снегопад. Метеорологи этот феномен чем-то объясняли, чем-то таким, связанным с морем, циклонами, разницей в атмосферном давлении и температуре, но Буц и Холс никогда не интересовались этой темой.

Преодолев Пурпурные перья, Буц с полчаса кружил над береговой линией горной цепи (самая высокая гора в 5432 метра называлась Носок), разыскивая лыжную базу “Вэстон”, но та как сквозь землю провалилась. Скорее всего, бросили, и её занесло снегом. Можно бы приземлиться поблизости от места, указанного на карте, но тогда проще отыскать монастырь и совершить посадку возле него. Если занесло целую базу, что тут говорить о ступенях, выбитых в скале?

А вот монастырь нашёлся почти сразу, пускай его очертания едва проглядывали сквозь снежную завесу, из-за коей глаза Буца и Холса от постоянных всматриваний в горный рельеф походили на кусочки помидоров, в которые втиснули маслины и оливки соответственно.

Монашеская юдоль походила на срез подсохшего кабачка, местами ещё сохранившего свои бледноватые зеленоты. Таким цветом выделялись монастырские здания и стена, отсекающая их от внешнего мира. В общих очертаниях, с высоты вертолётного полёта, монастырь напоминал кошачью морду зеленоватой бледности, словно её выбили из скального мрамора. Буц, вынужденный лететь на минимальной высоте, нарезал спирали над монастырём-мордой и пытался сообразить, где здесь вообще реально приземлиться?! Все потенциальные посадочные места, обманчиво выравнивая их, скрадывал снег. Хоть бы пятачок какой, могущий вселить уверенность такому любителю как Буц. Но нет, рельеф так и сочился суровым профессионализмом.

- Вшивый снег! - ругался Буц, поминая пухоедовых.

От попыток пронзить взглядом плотные пласты снега через плотную завесу снегопада слезились глаза. Охотиться за просветами меж снежинок было так же легко, как за солнечными зайчиками от зеркала, привязанного к заду мартышки, слопавшей горсть кофеина. И при этом при всём очень не хотелось бы ткнуться вертолётным носом во внезапно вынырнувший из снежных вихрей горный склон-убийцу пилотов-любителей.

- Вон, глянь! - крикнул Холс. - Вон там! Площадка почти ровная! И большая! А от монастыря всего-то парочка хребтов!

Какой, однако, нездоровый оптимизм! Буцу довелось полазить по горам. Издали они всегда выглядят так доступно, так дружелюбно, романтично...

- Всего-то парочка низких хребтов, - передразнил Буц. Но, как ни крути, Холс прав, лучших вариантов не видать.

И бывший военный пошёл на снижение.

С грехом пополам Буц посадил вертолёт, шасси которого явно не предназначались для приземления на заснеженную местность. Вертолёт по днище провалился в снег и как-то нехорошо стал заваливаться… Пришлось взлетать и пробовать снова. С четвёртой попытки получилось закрепить вертолёт в снегу, да и то с сильным креном на правый бок. А ведь ещё взлетать. Из такого вот положения.

Буц и Холс, конечно, не могли знать, что взлетать им уже не придётся. 

Друзья развернули альпийские костюмы, непонятно зачем подаренные энтомологическому институту. Дорогущие экзоскелеты с намёком на ИИ, обогревом и запасом жидкой еды и лекарств. Последние два наименования впрыскивались горолазу в пятую точку, если тот долгое время находился без движения. Малоприятная процедура. Да и что приятного в том, что тебе в вену, через полую иглу, под поршневым давлением, впрыскивают филе куриной грудинки? Впрочем, по здравому размышлению, от одной мысли об этом умении экзоскелета уже хотелось двигаться как можно чаще и быстрее. Мало ли, присядешь на камушек передохнуть, видами залюбуешься, а заботливый ИИ как всадит тебе сухарь с изюмом в задницу! Разлегся тут! Человечество в смертельной опасности, а он, понимаете, без сознания валяется! А, очнулся? И нечего так смотреть. У меня ещё мармелад есть. Хочешь, чтобы твоя попка стала мармеладной? А ведь такие костюмы люди делали, которых хлебом не корми, дай только добавить в изделие человеческий фактор… А этот фактор бывает очень живучим, несмотря на кучу тестов, стремящихся выдавить его из продукта.

Облачившись в костюмы, друзья ощутили себя вполне вольготно. Экзоскелеты обладали великолепной эластичностью. Скафандр сам подстраивался под фигуру на манер бескаркасной мебели. И грел хорошо. Холс похлопал по карманам, припомнив, что поступал также, прежде чем бросить одежду в стирку. Обычно стирала Каф, так как работала с металлом дома…

В правом кармане обнаружилась инструкция, толстенькая книжка с кремовой глянцевой обложкой, запертая в пластиковый зип-пакет с красной линией по краю. Холс распечатал пакет и раскрыл книжку. Прежде использования альпийского костюма “УИН-0101100011010-НУИ” пользователю предлагалось подстроить его под себя. Далее объяснялись основы управления с помощью комбинаций кнопок на дисплее левого запястья. При необходимости кнопки могли заменяться голосовой командой или сложными комбинациями пальцев, тогда, наверное, альпинисты напоминали глухонемых, разговаривающих сами с собой. От налипания снега на лицевой экран спасало вращающееся наружное стекло.

- Тут настроек на несколько часов! - воскликнул Холс, пролистывая содержание.

- Спиртное где-нибудь упоминается? Нет? Тогда обойдёмся без настроек. Или обождём, пока остатки человечества станут более остаточными?

- И пусть весь мир подождёт, - усмехнулся Холс. - Идём конечно. 

Энтомолог на пробу прижал подушечки пальцев к скале, ощущая себя неким гигантским кибержуком. Пальчиковые зацепы с лёгкостью вбуравились в гранит, слегка изогнулись, прочно ввинтившись в камень, и выпустили дополнительные шипы.

- Спрятать зацепы левой руки, - скомандовал Холс.

Крючки, выбивая крошку из просверленных отверстий, выпрямились и кошачьими когтями вобрались в пальцы экзоскелета. Буц так же опробовал свой костюм. По несколько раз проверили реакцию НУИ на команды.

- Костюм безупречен, - подвёл черту Холс.

- Не нравится мне это, - проворчал Буц.

- Что?

- Когда упоминают безупречность. Почему-то эта безупречность сразу же куда-то девается.

- Не каркай.

- Ладно, погнали. Впереди сотня отвесных метров. Учти, несмотря на всю эту высокотехнологичную хрень, подъём будет трудным.

- Справлюсь. Деваться мне некуда.

Соединившись страховочными ремнями, вмонтированными в бока экзоскелетов, Буц и Холс приступили к штурму горы, вернее, подскальника, который следовало преодолеть, чтобы перебраться через небольшую хребтину. Со своим опытом альпинизма Буц полез первым.

Зацепы зацепами, только вот следовало тщательно думать над тем, куда их прилаживать. Неустойчивый кусок камня мог отвалиться вместе с впившимися в него крючками и полететь вниз вместе с их обладателем. И подстраховка уверенности не прибавляла. Так можно и напарника с собой прихватить. Поэтому Холс медленно и избирательно поднимался наверх, и только по команде Буца.

Преодолев первые 15 метров, Холс в полной мере почувствовал нагрузку на мышцы рук и ног. Как оказалось ещё через 15 метров, не в полной. После 40 метров Холс, обливаясь потом, зарёкся смотреть вниз, пусть даже от этого зависело бы спасение всего человечества. От одной мысли о высоте в паху происходило что-то вроде осенних заморозков. Хотелось покрепче обнять скалу. Как родную дочь.

От нервного и физического напряжения болели мускулы, спина казалась бетонной плитой, поражённой ревматизмом. Услужливый НУИ с минуту продувал своё нутро, прошёлся как опахалом. “Полечу я вниз, ох, полечу, - выискивал Холс куда бы воткнуть зацепы, стараясь всаживать их подальше от дырок, оставленных Буцом, хотя Буц на этот счёт ничего не говорил. - А если полечу, то хоть в тепле и обвеянный ветерком, что скрасит последние секунды жизни”.

Чем выше забирался Холс, тем больше ощущал ненадёжность бытия, иллюзорность реальности и тщетность всех страхов и надежд, причём на собственной шкуре, которую неумолимо тянула вниз гравитация, как соскучившаяся подруга, зовущая пропустить стаканчик крепкого. И похоже, НУИ помогал этой подружке как мог. Особенно тяжек был экзоскелет в лопатках. Сводило живот, копчик весело справлял похороны. “К чёрту таких подруг!” - Холс с ненавистью выругался, закрепил ногу и с натугой поднялся ещё сантиметров на тридцать. Не подруга мне гравитация, не подруга!.. Хороший какой рывок получился, длинный… Не могли центр тяжести сбалансировать что ли?! Вечно институту всякое дерьмо дарят! А ты потом в этом дерьме должен горы покорять.

Когда, по подсчётам Холса, от него до земли протянулось метров 70, он спросил рацию, встроенную в скафандр:

- Там ничего пригодного для отдыха не видать? У меня скоро руки отвалятся вместе с ногами, спиной и головой!.. Можно без кондиционера и интернета.

- Погоди… Есть один подходящий выступ. Поглядывай на меня, я возьму правее, заберусь сам и помогу тебе.

Добравшись до заветной площадки, - оазиса альпинистов - Холс с помощью Буца влез на неё и с наслаждением привалился спиной к каменной стене. Как прекрасна жизнь, когда не надо за что-то постоянно и судорожно цепляться, дабы этой самой жизни не лишиться. Пот ручьями стекал с горячего тела. Костюм тихонько жужал, используя хитрую систему проветривания.

- Это тебе не над богомолами в лаборатории издеваться, - ухмыльнулся Буц.

- Ы, - сипло выдохнул Холс, максимально минимизируя ответ. Силы ещё понадобятся. - Сколько до вершины?

- Точнее, до верхушки. Метров шестьдесят пять… где-то так.

Холс и расстраиваться не стал. Он тупо таращился на открывшуюся перед ним картину, вероятно, живописную и простирающуюся до самого бирюзового моря, только вот армады косматых белых бесов, гоняемые завывающим ветром, создавали непроницаемые кулисы.

Буц извлёк из кармана инструкцию и принялся листать её, пока энтомолог приходил в себя. И очень нехорошо хмыкнул.

- 78 пункт, десятая страница, предпоследний абзац. А я всё думаю, отчего костюмчик тяжеловат в лопатках...

Холс взял книжку и, прикрывая её коричневыми перчатками от снега, уставился на указанное место. Мозг, одуревший от подъёма, наотрез отказывался воспринимать написанное. Но слова оказались красноречивыми и впечатляющими настолько, насколько вообще может быть красноречивым и впечатляющим параграф инструкции. И бронь усталости и непонимания была с треском пробита. Оказалось, чудо-костюм способен перемещать альпиниста по воздуху. Батареи хватало на 20 минут полёта.

Пальцы и запястья Холса под перчатками и рукавами НУИ заболели ещё сильней. Как и скрежещущие от досады зубы за забралом из двойного стекла. Перестав обдирать эмаль, энтомолог тихо сказал:

- На первом курсе один профессор дал нам совет. Тогда, по молодости, я думал, что это некая замысловатая метафора, а оказывается, всё проще некуда. Профессор сказал, если начал читать инструкцию, читай её полностью. Знаешь, за 15 лет работы я не видел ни одного насекомого, к которому прилагалась бы инструкция… Да уж, проблема хороших советов - проблема всех советов. Забываешь о них напрочь.

- Ну, считай, ты пригубил из источника профессорской мудрости ковшом своего горького опыта.

Отдохнув, Буц и Холс нажали на леворукавном дисплее “5-5-5-4-1+6-7+0”, тем самым активировав двигатели НУИ. И, величаво и неподвижно взмывая вверх, а потом, величаво и неподвижно спускаясь вниз, перелетели первый из дугообразных хребтов, похожий на окаменевшую нижнюю челюсть. Это заняло минуту. Столько же они потратили на второй дугообразный хребет, похожий на окаменевшую верхнюю челюсть. Какая из них верхняя челюсть, какая нижняя - Холсу было плевать.

До монастыря теперь рукой подать. Сквозь вроде как сдавшую метель призрачно зеленела древняя стена. К ней пролегало каменистое поле с обледенелыми валунами (вместо стогов) под многовековыми шапками задеревеневшего снега.

И вот перед путешественниками массивные серые ворота с железными скобами и кольцом для стука, залепленные снегом, неутомимо лупящим и в стекло шлема, впрочем, без былого вдохновения. Вдоль стены сохранялась широкая утоптанная дорожка.

Буц взялся за толстенное бронзовое кольцо и несколько раз ударил им о тусклую железную полоску. Удары произвели неожиданно громкие и гулкие звуки с достаточным количеством децибел, чтобы распространиться по территории монастыря. Колокол подобной мощи, установленный в горах, мог бы взрастить лавину. Скорее всего, стена за железной полосой была полой и имела трубу с раструбом в качестве акустического усилителя. Производимые звуки идеально подчёркивали приближение апокалипсиса.

- Как бы нас в таком облачении монахи не приняли за пришельцев, - заметил Холс. - Мол, вот и до нас добрались.

- И до их плантации конопли, - продолжил Буц и врезал кольцом по железу ещё несколько раз. - Проткнут кольями и забросают чесноком.

- Это про вампиров.

- В таком облачении монахи могут принять нас даже за вампиров.

Однако открывать, по-прежнему, никто не торопился. Тогда Буц что есть силы заколотил по воротам высокотехнологичным экзоскелетным носком ботинка. Звук получался не столь крутой, как от кольца.

- Тут что-то есть, - сказал Холс, с усилием выдернул картонку из щели между косяком и запертой дверцей и прочитал:

- “Страдающим от холода или голода! Убедительная просьба обойти монастырь! Вход с другой стороны! Эти ворота на ремонте! Не страдающим от холода или голода, любопытствующим и туристам, убедительная просьба валить отсюда к чёртовой матери!”.

Обогнуть монастырь оказалось не так-то просто. Выпуклая стена со скосом внутрь в верхней части, как будто монастырь обрамляли лепестки, готовые сомкнуться на ночь, не отличалась векторной стабильностью и была построена, исходя из рельефных капризов местности. Кое-где пришлось протискиваться между оградой и глыбами, словно приклеенными льдом к скалам. Толстяки, страдающие от голода и холода, были обречены.

Тем не менее, Буц с Холсом добрались ещё до одного входа в монастырь, на этот раз с железной дверью в клетку, словно её долго выпекали в вафельнице и от этого линии клеток раздулись. Дверь запирала прямоугольную арку, выложенную наслоением льда и орнаментом из сосулек.

- Пять тысяч лет монахи никого не пускали за стены монастыря, - задумчиво проговорил Буц. - Пять тысяч лет никому не везло. А нам вот повезёт... Обязательно повезёт. Была у меня шаловливая мысль посадить вертолёт прямиком на крыши монастыря, да побоялся - квалификации не хватит.

- Но ведь пускают же, замёрзших и оголодавших.

- Есть желание мёрзнуть и голодать?

Холс вздохнул, смиренно распластался на земле, положил руки на грудь и закрыл глаза.

- Заодно вздремну после всех этих лазаний по скалам, - пробормотал энтомолог.

Буц критически оглядел его.

- Руки на груди излишни. Какая-то показуха получается. Беспорядочно вытяни руки вдоль тела.

Холс как смог беспорядочней вытянул руки вдоль тела.

- Нет, лучше вытяни руки ровно, а то похож на дурачка, валяющегося в снегу.

Холс послушно вытянул руки вдоль тела.

- Слегка взрыхли снег вокруг себя.

Холс слегка взрыхлил снег вокруг себя.

- А это зачем?

- Не знаю. Интуиция. Ты борешься за жизнь.

- Со снегом что ли?

Некоторое время Буц скептически смотрел на Холса, а потом заметил:

- Ты будешь больше похож на умирающего, если перестанешь насвистывать весёлую мелодию. Я так думаю.

Холс заткнулся.

- Это я от волнения.

Буц постучал в калитку. Почти сразу щиток смотровой щели, издав короткий пронзительный скрип, энергично отъехал в сторону. На Буца в недоверии и подозрении уставились темнота и два жёлтых глаза. Фиолетовый град, жёлтые глаза… Лиловые дожди, зелёные уши. Может, монах страдал циррозом или раком печени. Может, в этом монастыре поклоняются Волейроту, воплотившему в себе всю мощь зелёного змия. Волейроту, алкоголику-разрушителю миров.

- Туристов не… - вякнули глаза, умолкли, расширились и встревоженно спросили: - Ты часом не упырь какой?

Голос жёлтых глаз звучал как-то урчаще. Урчащий алкоголик. Неплохо-неплохо. Тут до Буца допёрло, что зрачки у монаха вертикальные, что придавало ему сходство с совой. Но было не до мелочей.

- Нет, - отмахнулся Буц и отошёл от калитки, чтобы дать желтоглазому разглядеть Хорса. - Нужна ваша помощь! Мой друг едва живой! Он… в опасности!

- Что с ним?

- Он замёрз. Его костюм сломался. Помогите донести его до ближайшего отапливаемого помещения. 

- Груум… - неопределенно сказал монах. - Как-то не убедительно умирает твой друг. Помню, в 73-ем…

Буц скорчил бешеную гримасу и заорал:

- Мой друг умирает!! А ты стоишь тут и херню несёшь!! Совсем уже озверели со своими богами в своём монастыре?!

Большая часть его усилий пропала зря. Скафандр не пропускал звук выше определённого уровня.

- Всё человечество умирает, - строго сказали совиные глаза и со стуком закрылись щитком.

Проскрежетал отпираемый замок, клетчатая железная дверь открылась, и перед Буцем возник сам монах, наглухо задрапированный в зимнюю рясу из светло-коричневого кашемира, в чёрных унтах с нашивками бело-синего узора и перчатках коричневого меха. Одежду обильно припудрили белые бесы. Голову монаха скрывала плотная чёрная маска. Лишь два раскосых глаза горели желтками и чёрными зрачками сквозь откровенно поредевшие снежинки.

Да и ветер поутих.

Монах посмотрел на лежащего Холса и два раза моргнул, чем усилил своё сходство с совой. Извлёк из складок кашемировой рясы планшет и поманил Буца к себе. Буц подошёл к монаху и на экране планшета увидел себя и Холса, идущих вдоль стены. Со стороны, облачённые в экзоскелеты, они выглядели почти беспечно. Перед железной дверью Холс аккуратно разлёгся.

- Вставай, приятель, - мрачно сказал Буц, - у монахов камеры наблюдения. Кто бы мог подумать...

- Проклятье, а я... АААй!

Завопивший энтомолог взвился разжатой пружиной и в мгновение ока оказался на ногах. Истошный крик учёного врезался в барабанные перепонки Буца с варварской страстью. Монах, подслушивающий радиоразговор через волновой перехватчик в комнате одного из монастырских зданий, взвизгнул, сорвал наушники, отбросил их от себя, будто кусок чумы, воткнул указательные пальцы с длинными ногтями в уши и яростно зачесался. При этом он таращился перед собой взглядом натурального идиота.

- Какого хрена ты развизжался как недоношенная свинья?! - заорал Буц.

- Недорезанная, - услужливо поправил монах.

- НУИ уколол меня в задницу! - обиженно вскричал Холс, пытаясь почесать пострадавшую часть тела через экзоскелет, который именно в этом месте имел утолщение, поэтому энтомолог обнял ладонями это утолщение и почесался об него. Выглядело это ещё более варварски, чем страсть недавнего крика.

- А что было до “ну и”? - мягко поинтересовался монах.

Буц выругался.

- Не всегда есть время для настроек.

- И чтения инструкций, - проскулил Холс.

В глазах монаха возникло лёгкое, как 32-пудовая гиря, презрение.

- Ладно, - сказал он, - мне пора. Если что, заходите. Шутка. “Если что” уже не будет.

И положил пальцы на ручку, намереваясь закрыть за собой дверь. Буц в последний момент вставил ногу в уменьшающуюся щель.

Монах полуобернулся и смерил взглядом бывшего военного.

- Нам нужно к чтецу снега, - настойчиво прокомментировал Буц.

- Да! - отчаянно поддержал Холс, оправившийся после оздоровительного укола. - Возможно, он единственный, кто может помочь людям выжить!

- Да? - с искренним удивлением отчётливо промурлыкал монах. - А как же “помоги себе сам”?

- Послушайте, сейчас не время играть в словесные игры! - едва не взмолился Холс. - Дорога каждая минута!

- Неужели вы верите в чтеца снега?

- Я читал о нём в детстве. И я верю в то, что нам необходимо встретиться с ним.

Монах, раздумывая, помедлил с ответом, и наконец сказал:

- Необходима веская причина для встречи с ним.

“Чтец снега всё-таки существует?!” - удивился Буц.

- Гибель населения Земли, конечно, не веская причина, монах, - сказал он, пропитав фразу тремя бочками едкости по двести литров.

- Не веская, - кивнул монах. - Вместе с людьми планету населяет куча другой живности, которую люди успешно эксплуатировали, в лучшем случае, игнорировали. Сейчас животные в безопасности.

- А людям, значит, не надо помогать?

- Людям суждено умереть, вы больше не нужны. Вы долго и плодотворно шли к этому, и не помышляя справляться с поставленными перед вами задачами.

- С какими ещё задачами?

- Откуда мне знать? - пожал плечами желтоглазый. - Я простой монах. Да как обычно, наверное: физическое, интеллектуальное и духовное развитие, совершенствование, размножение…

- Человечество в момент катастрофы находилось на пике своего развития, - сухо заметил Буц. - Я уж молчу о размножении.

- Ну не знаю. Может, Создателю показалось этого мало, или вы стали развиваться куда-то не туда. Он вообще перфекционист по натуре - либо всё, либо ничего. И вспыльчивый к тому же. Один раз...

- Создателю? - саркастически перебил Буц, который расстался с потенциальной верой в бога с тех пор, как у него отняли материнскую сиську. Это было самое его шокирующее разочарование, открывшее постоянно пополнявшую коллекцию разочарований. На три месяца Буц стал первым в истории младенцем, впавшим в депрессию. С тех пор он не особо доверял женщинам. - Вот к чему мы пришли, Холс. К богу.

- Может, всё же пропустите нас?! - едва не взмолился Холс. - Мы проделали трудный путь к чтецу снега!

В глазах монаха заплясали ведьмаки.

- Перелететь на вертолёте море, в костюмах перелететь горы - прям непосильный труд. Я готов пасть ниц перед вашими геройскими ногами и в восхищении расцеловать их, но лучше пойду почищу рыбы к обеду. Я всё сказал, но вы так упёрты, что ничего не слышите. Прощайте.

Буц не любил применять грубую силу, но бывает, по-другому никак. Конечно, с большим удовольствием он бы ворвался в женский монастырь, чем в мужской, однако сейчас точно не стоит волноваться о том, что подумают люди.

Бывший военный библиотекарь бесцеремонно рванул дверь на себя, влез под арку и сграбастал монаха за грудки. Не выпуская, толкнул его в грудь и тут же рванул на себя, делая шаг назад и в сторону, тем самым вышвыривая желтоглазого за порог. Монах, подозреваемый в алкоголизме, кувырнулся на расчищенную от снега площадку.

- Идём, - обратился Буц к раскрывшему рот Холсу. - Спросим кого-нибудь ещё, где искать чтеца. Этот вредный какой-то.

- Но так нель…

- Можно, - заверил Буц и за руку втащил Холса через арку в монастырский двор, не забыв предусмотрительно закрыть дверь. Дверь запиралась на ручной замок. - Когда все мрут как мухи, можно всё.

- Послушаем, как ты запоёшь сейчас, монах, - позлорадствовал он, глядя на дверь.

- Лучше я послушаю тебя, - невозмутимо ответил монах.

Почему-то его голос раздался за спиной незамедлительно обернувшегося Буца. Голос не обманул. Монах действительно стоял за спинами Буца и Холса.

- Но как?! - вырвалось у Холса.

- И спрашивать не хочу! - прорычал Буц, направляя на монаха “Юность”, извлечённую из кармана. - Веди нас к чтецу, монах! Нам, знаешь ли, терять нечего.

Желтоглазый не ответил, но непостижимым образом исчез и тут же возник прямо перед Буцем, правее траектории пистолетного ствола. И одним молниеносным движением этот самый ствол выкрутил. Буц в долгу не остался. Правда, его бойцовская задумка так и осталась задумкой. Всё, что ему удалось, так это сорвать с монаха маску.

Маски часто срывают. Но на бале-маскараде не пытайтесь разоблачать людей путём срывания с них масок. Скорее всего, вы обретёте собственную, плотно прилегающую к лицу - иссиня-лиловую, что будет превосходным дополнением к сломанной шее.

Без маски монах нарушал все стандарты человеческой внешности, потому что выглядел натуральным, самым обычным котом. Правда, обычные коты не живут в монастырях, не носят ряс, не ходят на двух лапах и не разговаривают по-человечески. И шерсть у них не отливает зеленью. И из пистолета они в тебя не целятся.

Монах недовольно пошевелил усами и дёрнул ухом.

- Пристрелить бы вас, наглецов, - прошипел желтоглазый, - только смысла в этом никакого.

- В-вы ино-иноплане-нетяне? - зазаикался от увиденного Холс.

- Нет, мы местные представители кошачьих. Эндемики. Пришлось многому научиться, чтобы выжить в горах… 

- Ох…

- Ну конечно мы с другой планеты!

- Это вы наслали фиолет с пурафрой? - мрачно спросил Буц.

- Не мы, но мы займём ваше место.

- А кто наслал?

- Творец.

- Какой ещё творец?

- Создатель. Если угодно, бог, высшая сила.

- Отлично… И чем же вы лучше нас? 

- Уже тем, что мы не люди.

- А ещё чем? 

- Мы совершеннее вас... Вам не понять.

- В чём совершеннее?

- Для чего. Для осуществления планов Творца.

- И какие у него планы? Не говорить о своих планах и всех перебить за их неисполнение?

- Повторяю, что ничего не знаю о его планах. Может, в этом весь смысл, чтобы не знать о его планах.

- Но вы должны следовать планам Творца.

- Да.

- Иначе вас постигнет наша судьба.

- Верно.

- Пистолетик-то верни.

- Только никакого насилия.

- Извини, нервы сдали.

- Ничего. Понимаю. Вам сейчас сложно приходится. Вот, держи.

Буц вернул свою “Юность” себе.

- Так проводишь нас к чтецу снега? - вернулся к наболевшему Холс.

Последние снежинки упали на землю, и древний, как людская история, снегопад прекратился. Иссяк. Буц настолько привык к снежным хлопьям, заполняющим воздух, что совершенно не обращал на них внимания, как подсматривающий в дырку не обращает внимания на забор. Его мозг лишь иногда периферийно фиксировал постепенное уменьшение осадков, не считая это важной в связи с происходящим информацией. Небо напоминало старую серую рванину, сквозь прорехи которой явственно просвечивала безупречная синь, сдобренная солнечными бликами. Буц, наконец-то, осознавший разницу между разбушевавшейся снежной метелью и её отсутствием, огляделся. Стало как-то просторнее, свободнее. Светлее.

- Да, - сказал инопланетный кот, - теперь провожу. Идите за мной.

Они пересекли двор, миновали череду зданий, сложенных из серого камня, с блекло-зелёными черепичными крышами в два-три ряда, казавшимися от этого жёстко накрахмаленными юбками. Монах привёл путников к колодцу с деревянным заслоном и откинул крышку. Вмонтированные в зацементированную кладку из пузатых камней вниз уходили железные ступеньки-скобы.

- Там подземный туннель, - монах показал коричневой перчаткой на дно. - Он приведёт вас в пещеру чтеца снега. Фонарики есть?

Буц с сомнением заглянул в колодец. Несло прохладной сыростью и едва уловимо кисловатым привкусом металла.

- Не бойтесь, - усмехнулся кот, - это не ловушка. В этом нет смысла.

- Это да, - согласился Холс. - Давно мог нас пристрелить.

- Лезем? - спросил его Буц.

Кивком головы Холс выразил согласие.

- Слушай, а где остальные… ваши? - спросил Буц монаха.

- Сейчас собрание у настоятеля. После обеда мы покидаем монастырь и начинаем расселяться по Земле.

- А это… Вы, получается, помогали альпинистам, попавшим в беду?

- Помогали.

- Как же о вас никто не узнал?

- А мы оставляли альпинистов у себя до конца жизни.

- А зачем помогали, если мы были обречены?

- Всему своё время.

- И никто ни разу не пытался вломиться в монастырь?

- Пытались. Бандиты, солдаты, журналисты, церковники. Всякое бывало.

- И как же вы избежали разоблачения?

- Так же как и вы выживали столько тысячелетий. Идите, мне ещё рыбу чистить.

- Спасибо тебе, котяра, от обречённых. Бывай.

- Да, спасибо вам, - вставил Холс.

- Угу. Покедова.

Кот не обманул. На дне колодца обнаружился вход в туннель, который привёл их к вертикальной шахте с такими же железными скобами-ступенями. Поднявшись, они оказались перед пещерой, из которой лился тихий жёлтый свет.

- Мы разговаривали с пришельцем, утверждающим, что бог существует, - сказал Буц.

- Значит, пришельцы существуют и, вероятно, бог.

- Которые решили, что люди больше существовать не должны.

- Потому что люди не справились со своей миссией.

- Трудно справиться с тем, чего не знаешь.

- Может в этом весь смысл? Идти наугад и больше верить, чем знать?

- Тогда всё зависит от того, во что ты веришь. А все верят в разное. Может, люди не более чем сборище недоумков, уверенные в том, что каждый из них бог.

Буц и Холс вошли в пещеру.

Её освещали электрические светильники, равномерно развешанные по потолку и стенам. Нигде ни единой тени. Пещеру выстилали толстые ковры и шкуры, похожие на истёртых пауков. Только пауки ловят жертв в сети, а ковры и шкуры топили их. В стене слева от входа пылал встроенный очаг. В стене справа от входа было вырезано большое, по росту высокого мужчины, окно, не имевшее стекла и ничем не закрытое, но бело-синий ковёр под окном почему-то был безупречно сух. Не ощущалось ни малейшего сквозняка и холода, хотя недавно валил многотысячелетний снегопад и бушевали злые ветра. В пещере хозяйствовала гармония тепла, сияния лампад и уюта. Именно здесь добро и зло достигали своего равновесия, вера не знала сомнений, и никогда не нарушался покой.

А на безупречно сухом бело-синем ковре в позе лотоса сидела аскетическая фигура в лёгкой рясе, запятнанной чёрными и белыми кляксами узора. Рясу подпоясывал серый кушак. В отличие от монаха, чтец снега был человеком. Очень маленьким, лысым, сморщенным и коричневым, как старое яблоко, сухим, как ковёр, на котором он сидел, но человеком, пусть и находящимся в шаге от того, чтобы стать полноценной мумией.

Едва Буц и Холс ступили в пещеру, едва успели осмотреться, как фигура, медленно и скрипуче произнося слова, сказала:

- Я ждал вас, Холс и Буц... Ждал вас, чтобы сказать... в ваших стараниях... не было... никакого смысла.

У Холса ёкнуло сердце и перехватило дыхание.

- Кот в рясе сказал тоже самое, - заметил Буц, тоже вдруг ощутивший тяжесть безысходности и бренности бытия.

- Я ждал вас, - продолжал тянуть чтец снега, - чтобы сказать вам одно лишь слово… оно лучше других… выражает... ваше положение.

Буц и Холс замерли, боясь перебить древнего старца… Самый древний из всех людей! И… самый первый?! И судя по всему, готовившийся испустить дух. Хотя, может, это его естественное состояние, по крайне мере, последнюю пару сотен тысяч лет.

- И слово это… - продолжал тянуть чтец снега, - слово это… Прощайте.

И со словом этим чтец снега спиной повалился на бело-синий ковёр.

Холс подбежал к лежащему старцу. Буц снял перчатку и осторожно прощупал тонкую иссохшуюся шею. В вяленом банане было больше жизни, чем в этой шее. Буц выпрямился. Чтец снега, самый древний из всех когда либо живущих людей, был так же мёртв, как окунь, чей скелет замели пески пустыни.

Холс уселся задом на ковёр, вмиг поглотивший его ступни и часть щиколоток.

- Неужели всё понапрасну? - прошептал он. - Я ведь был уверен, что чтец снега - единственный, кто мог нам помочь!

- Может так и было, просто старик не захотел нам помогать. Сам слышал, в помощи людям никакого смысла… Как и в нашем путешествии, да и вообще… во всём. Интересно, откуда он знает наши имена?

Тут Буца привлекло что-то вроде книжного шкафа, выдолбленного из камня, и он подошёл к нему. Полки уходили в вытянутую нишу и скрывались в темноте. Всего двенадцать полок. И все заставлены кипами тонких глиняных табличек. Последняя кипа значительно меньше других. Буц взял с неё верхнюю табличку. На ощупь она оказалась гораздо прочнее, чем с виду.

Буц присвистнул.

- Слушай, тут послание для нас!

- Послание?! - встрепенулся энтомолог, отвернувшись от окна, за которым простирались горы. На фоне черно-белых громадин светилась фиолетовыми пятнами пара дюжин разномастных по форме огнероев, неспешно плывущих по наклонной вверх.

- Ну да, послание. Слушай: “Последнее Важное Событие в истории человечества. Так как всё снова закончилось ничем, а раса триффидов готова занять место людей, Создатель отправляет светляков забрать наиболее удачные экземпляры в Рай для дальнейшего их развития и использования. Для избавления от остальных он насылает на человечество вирус. P. S. Буц и Холс, вы до последнего скрывались от светляков. Оглянитесь назад, это ваш последний шанс. Всего вам доброго, котам привет.” Всё... В конце смайлик-улыбка.

Буц перечитал табличку несколько раз и перевёл взгляд на каменный шкаф. Двенадцать длиннющих или, вернее, глубочайших полок, уходящих во тьму каменной ниши и забитых десятками тысяч глиняных прямоугольников с записанными на них Важными Событиями. Буц посветил фонарём. Свет заставил непроглядный мрак отступить, но не разорвал его, не достиг конца полок, где, наверное, хранились записи о рождении первых людей, самой заре человечества. Вот она, правда о людях, которая регистрировалась на протяжении сотен тысяч или даже миллионов лет! И вся эта грандиознейшая из всех летописей заканчивалась обращением к ним, Буцу и Холсу... Есть чем возгордиться... А совсем заканчивалась - кто бы мог подумать! - смайликом! Ничтожным, жалким смайлом, одним из тех изображений, заменяющих слова, которые недолюбливал Буц, которые казались ему глупыми и легкомысленными. И именно таким смайликом заканчивалась самая правдивая и объективная история человечества из всех, когда-либо существовавших.

Наконец-то истина не где-то рядом, а просто рядом.

- Что там говорилось об огняках? - ненавязчиво поинтересовался Холс.

Буц встрепенулся и посмотрел, на что так вытаращился Холс. А вытаращился он на их последний шанс, воплотившийся в небольшой шарообразный рой фиолета, занявший выход из пещеры. Дети небесного щебня разной ширины изгибающимися лентами в разных направлениях кружили в своей сфере, не нарушая её очертаний. Тем не менее, небо было видать прекрасно. И в это небо поднималось великое множество шаров, овалов, звёзд, конусов, пирамид, кубов, облаков и других, правильных и неправильных, форм скоплений фиолета. Среди них были и небольшие, едва заметные, в несколько сотен светляков, и гигантские, размером в десятки тысяч огней. Их было так много, что всё небо стало фиолетовым, словно огняки по густоте решили переспорить недавно прекратившийся вечный снегопад. Зрелище уникальное, фантастическое по своему великолепию. Фиолет ручьями стекался со всех сторон, сливаясь в широкие потоки, что устремлялись в синие разрывы серой небесной тверди. Там вскипавшее переливами фиолетового море озарялось солнцем и исчезало в воздушной выси.

- Вот ведь красота! - не удержавшись, воскликнул Буц, обычно не склонный к сильным проявлениям эмоций.

- А эти чего, лично за нами прибыли? - спросил Холс о стайке фиолета в проходе. - Это... наш билет в Рай?

- Да, наш. Только я остаюсь.

- Как?! - Холс резко обернулся и внимательно посмотрел на друга. - Думаешь, это всё ложь?! Шкаф с табличками, умерший старец, монастырь с инопланетянами?

- Нет, не думаю. Именно поэтому и остаюсь. Я почитаю таблички, пока есть возможность. Всегда хотел узнать, как всё было на самом деле.

- Ах! - простонал Холс и потёр ладонью лоб. - Опять голова разболелась. Такое впечатление, что надо вспомнить что-то очень неприятное. Приходят какие-то мутные образы, они словно ускользают из сознания. Очень неприятное, разрывающее мозг ощущение.

- О семье думаешь?

- Да. Как же я в Рай без семьи? Я тогда тоже остаюсь, Буц. Может в Раю и насекомых нет.

- Хочу показать тебе одну штуку. - Буц подошёл к огонькам. - Подойди, пожалуйста. Ты, наверное, раньше и не замечал этого. Глянь-ка сюда.

Холс приблизился к огонькам и всмотрелся в скопление мельтешащего фиолета.

Буц не любил применять грубую силу, но если ничего другого не оставалось… Он зашёл Холсу за спину и отвесил ему самого благословенного пинка, ибо был то пинок в Рай. Холс слабо вскрикнул и исчез в огняках.

- Какой ты молодец Буц, - криво ухмыльнулся Буц, - скормил фиолету лучшего друга и остался совсем один, в окружении чокнутых котов. Ну ничего, зато Холс воссоединится со своими, и, будем надеяться, в Раю для него отыщется достаточно клопов, клещей и вшей. А я немного почитаю. Пришёл творец, сотворил творец, каждый получил, что хотел, и всем настал...

Буц посмотрел на фиолет, по-прежнему плавающий на выходе из пещеры, и мягко усмехнулся.

- Валите, огнячки, я хочу почитать. Всегда любил это занятие.

Буц начал выгребать с первой полки таблички, раскладывая их на ковре, словно на густом бело-синем газоне, и на каменном, но отполированном до ровной гладкости полу. Пока он разбирал таблички, то много о чём передумал. Например, ведь не они одни с Холсом искали спасение для человечества, не одни они ради этого отправились к чёрту на кулички, но именно они добрались до истины. По крайне мере, до её доступной части. Интересно, так задумал Творец или же всё произошло само собой?

Ещё он подумал, что, получается, огняки “похищали” далеко не каждого человека, но ведь наверняка достаточно десятка случаев на двухмиллионный мегаполис, чтобы посеять кромешную панику среди населения. Тут СМИ равных нет, тут они на гребне волны. Да и сами люди, в основном, либо пофигисты, либо истерички. А истерия, в отличие от пофигизма, заразительна. Да и кто же знал правду? Все могли только предполагать.

И Холс вот надломился. После перелома в кости может остаться трещина, после раны - шрам. А после потери жены и детей что остаётся? Пустота?

И на звездолётах, поди, кто-то да стартанул. Конечно, вряд ли, лучшие из лучших. Или от Творца не скрыться?

Буц так увлёкся разбором правды, что не заметил, как прошло несколько часов. А когда поднял голову, в потухшем очаге мерцали тлеющие угли, покрытые одеялом золы.

Выход из пещеры был свободен, а небо, полностью очистившееся от фиолета, снова стало синим. От серой рвани не осталось и следа.

Буц вернулся к разложенным табличкам. Уселся возле них на ковёр и взял табличку, на которой было записано первое Важное Событие в истории человечества.